Текст составлен Еленой Саран
Театр на Таганке
«Я писал свои рассказы и пьесы совсем не для того, чтобы над ними проливали слезы. Я хотел другое. Я хотел только честно сказать людям: „Посмотрите на себя! Посмотрите, как вы все плохо и скучно живете!..“ Самое главное, чтобы люди это поняли, а когда они это поймут, они непременно создадут себе другую, лучшую жизнь».
Сам Антон Павлович Чехов понял это очень рано. А поняв, решил жить по-другому и создать для себя и для своих близких, другую, лучшую жизнь. Может быть, это произошло тогда, когда он был еще подростком, в один из тех моментов, когда наиболее остро ощутил боль, унижение, стыд, — а таких моментов в его детстве и отрочестве было предостаточно. А решить у Чехова, как свидетельствуют близко знавшие его люди, означало сделать.
И тут перед ним возник, очевидно, самый главный вопрос — как это сделать? Как начать жить по-другому? То есть, как стать другим, лучшим человеком?
Видимо, он всерьез, глубоко размышлял над этим, и в результате своих размышлений составил для себя некий внутренний кодекс, наметил конкретный путь, определил основные черты человека, живущего лучшей жизнью: воспитанность, достоинство, стремление опираться только на себя, независимость… Так, в письме своему брату он приводит обширную характеристику воспитанного человека, в которой читаем, в частности,: «Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять сл[едующим] условиям:
Они уважают человеческую личность, а потому весьма снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы … Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки <...> Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты <...> Они не уничижают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтобы в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: „Меня не понимают!“ или: „Я разменялся на мелкую монету!“ <...>
Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства с знаменитостями, рукопо?жатие пьяного Плевако. <...>
Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть
в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрян?-
ным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из
керосинки».
А вот еще одна выдержка из письма Антона:"Не нравится мне одно: зачем ты величаешь особу свою «ничтожным и незаметным братишкой». Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам надо быть одинаковыми. Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед богом, пожалуй, пред умом, красотой, природой, но не пред людьми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну и уважай в себе честного малого и знай, что честный малый не ничтожность. Не смешивай «смиряться» с «сознавать свое ничтожество».
Осознание уникальности своего «я» привело Чехова и твердому убеждению о суверенности этого «я», его самодостаточности, о необходимости приватности душевной жизни.
«Я не хочу быть понятым…» — фактически, именно это признание сделал Антон Чехов в письме к брату, где речь шла о перипетиях личной жизни Александра, который жаловался на непонимание близких и упрекал их в равнодушии. «Тебя не поймут… — отвечает ему Антон. (…) Не поймут, как бы близко к тебе не стояли, да и понимать незачем. Живи да и шабаш. (…) я бы на твоем месте… никому бы не позволил не только свое мнение, но даже и желание понять. Это мое „я“, мой департамент».
Возможно, в этой несколько категорической формулировке как раз и находится ключ к пониманию Чехова. Он не только не хотел раскрыть себя, а, скорее, прятал свое «я» за тщательно выстроенным внешним образом. То ли оберегая это «я» от посягательств, то ли оберегая других от глубин этого «я». Многие факты его биографии, его поступки, образ его жизни далеки от простых, лежащих на поверхности объяснений. Но, без сомнения, они теснейшим образом связаны с особенностями его детства, которого, по его признанию, у него не было.
Самую емкую и краткую характеристику этого не бывшего детства дает сам Чехов, советуя одному из своих адресатов следующее:
«Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».
Такой рассказ не был написан, но есть весьма подробные воспоминания о детстве Антона Чехова его брата Александра, который писал, что «в детстве Антон был несчастнейшим человеком». Небольшой отрывок из этих воспоминаний мы предлагаем вашему вниманию.
«Антоша — ученик 1-го класса таганрогской гимназии только что уселся за приготовление уроков к завтрашнему дню. Перед ним латинская грамматика Кюнера. Урок по-латыни трудный: нужно сделать перевод и выучить слова. Потом — длинная история по закону божию. Придется посидеть за работою часа три. Зимний короткий день уже подходит к концу; на дворе почти темно, и перед Антошей мигает сальная свечка, с которой приходится то и дело снимать щипцами нагар.
Антоша обмакнул перо в чернильницу и приготовился писать перевод. Отворяется дверь, и в комнату входит отец Антоши, Павел Егорович, в шубе и в глубоких кожаных калошах. Руки его — серо-синие от холода.
— Тово… — говорит Павел Егорович, — я сейчас уйду по делу, а ты, Антоша, ступай в лавку и смотри там хорошенько.
У мальчика навертываются на глаза слезы, и он начинает усиленно мигать веками.
— В лавке холодно, — возражает он, — а я и так озяб, пока шел из гимназии.
— Ничего… Оденься хорошенько — и не будет холодно.
— На завтра уроков много…
— Уроки выучишь в лавке… Ступай да смотри там хорошенько… Скорее!.. Не копайся!..
Антоша с ожесточением бросает перо, захлопывает Кюнера, напяливает на себя с горькими слезами ватное гимназическое пальто и кожаные рваные калоши и идет вслед за отцом в лавку. Лавка помещается тут же, в этом же доме. В ней — невесело, а главное — ужасно холодно. У мальчиков-лавочников Андрюшки и Гаврюшки — синие руки и красные носы. Они поминутно постукивают ногою об ногу, и ежатся, и сутуловато жмутся от мороза.
— Садись за конторку! — приказывает Антоше отец и, перекрестившись несколько раз на икону, уходит.
Мальчик, не переставая плакать, заходит за прилавок, взбирается с ногами на ящик из-под казанского мыла, обращенный в сиденье перед конторкой, и с досадою тычет без всякой надобности пером в чернильницу. Кончик пера натыкается на лед: чернила замерзли. В лавке так же холодно, как и на улице, и на этом холоде Антоше придется просидеть по крайней мере часа три: он знает, что Павел Егорович ушел надолго… Он запихивает руки в рукава и съеживается так же, как и Андрюшка и Гаврюшка. О латинском переводе нечего и думать. Завтра — единица, а потом — строгий нагоняй от отца за дурную отметку…»
Ал. П. Чехов, «Из детских лет Чехова». Текст печатается по книге «А. П. Чехов в воспоминаниях современников», по изд. 1960 и 1986 гг.
20.03.2011