Маска и душа (2011)

Юрий Петрович Любимов репетирует Антона Павловича Чехова. Художественную ткань спектакля составляют рассказы классика, а атмосфера того времени передается с помощью воспоминаний писателя и его современников. Сегодня, когда сцены не знают недостатка в самых разных трактовках Чехова, от хрестоматийных до революционных, Любимов создает своего, особенного. Чехов предстанет перед зрителем как автор и как персонаж спектакля. Рассказывают «Новости культуры».

Любимов действительно будто лепит спектакль. Знаменитый фонарик пока лежит без дела, а вот руки режиссера словно пытаются изваять из актеров желаемое. Это не первый его Чехов — режиссер уже ставил «Три сестры», «Вишневый сад», «Чайку». Но на этот раз за основу взяты незаигранные театром произведения — «Степь», «Пасхальная ночь», «Пассажиры первого класса». Разговор на сцене про то, что интересно и близко сегодня самому Юрию Петровичу.

«Меня занимает тема диагностики. Это очень скорбные его мысли, и он очень точный, как врач, в диагностике состояния России в то время», — подчеркивает постановщик.

Композиция, как всегда у Любимова, свободная. Сюжетные линии переплетаются, акценты смещаются, и получается вроде бы чеховская, но совсем другая история. Ведь почти за сто лет со времени чеховского диагноза в России мало что изменилось.

Автор музыки — композитор Владимир Мартынов — признается: о своем любимом Чехове думал мало. В основном, на Любимова настраивался. Настрой между ними очень тонкий — за плечами почти два десятка совместных работ. Мартынов сочиняет не только темы, но и звуковое пространство спектакля — хлопки, шарканье, шумы. Он рядом с Любимовым почти на каждой репетиции. Сейчас настала очень ответственная пора.

«Какая-то музыка пишется заранее, но очень много решается в доводке, потому что эта музыка начинает входить в спектакль, обрастает контекстом различных шумов. Здесь тоже композиторская работа продолжается. Даже, может, более важная, чем написано композиторскими нотами», — заверяет Мартынов.

А вот художника у спектакля нет. Юрий Петрович комбинирует декорации сам. Позаимствовал скульптурную руку у Эрнста Неизвестного — называется «Рука скорби». Неожиданным помощником стал исполнитель роли Чехова, актер Андрей Смиренов.

«Как-то они по-дружески договорились, что возьмут эскиз у Эрнста Неизвестного, а я уже ее прорабатывал, чертил каркас, его варили и обшивали,прошлой ночью сверху обрисовывали», — рассказывает он.

Работа кипит. Первое превью спектакля Любимов, по многолетней традиции, наметил на 23 апреля — день, когда родился его театр.

17.03.2011

Текст составлен Еленой Саран

Театр на Таганке

«Я писал свои рассказы и пьесы совсем не для того, чтобы над ними проливали слезы. Я хотел другое. Я хотел только честно сказать людям: „Посмотрите на себя! Посмотрите, как вы все плохо и скучно живете!..“ Самое главное, чтобы люди это поняли, а когда они это поймут, они непременно создадут себе другую, лучшую жизнь».

Сам Антон Павлович Чехов понял это очень рано. А поняв, решил жить по-другому и создать для себя и для своих близких, другую, лучшую жизнь. Может быть, это произошло тогда, когда он был еще подростком, в один из тех моментов, когда наиболее остро ощутил боль, унижение, стыд, — а таких моментов в его детстве и отрочестве было предостаточно. А решить у Чехова, как свидетельствуют близко знавшие его люди, означало сделать.
И тут перед ним возник, очевидно, самый главный вопрос — как это сделать? Как начать жить по-другому? То есть, как стать другим, лучшим человеком?

Видимо, он всерьез, глубоко размышлял над этим, и в результате своих размышлений составил для себя некий внутренний кодекс, наметил конкретный путь, определил основные черты человека, живущего лучшей жизнью: воспитанность, достоинство, стремление опираться только на себя, независимость… Так, в письме своему брату он приводит обширную характеристику воспитанного человека, в которой читаем, в частности,: «Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять сл[едующим] условиям:
Они уважают человеческую личность, а потому весьма снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы … Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки <...> Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты <...> Они не уничижают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтобы в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: „Меня не понимают!“ или: „Я разменялся на мелкую монету!“ <...>
Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства с знаменитостями, рукопо?жатие пьяного Плевако. <...>
Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть
в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрян?-
ным воздухом, шагать по оплеванному полу, питаться из
керосинки».

А вот еще одна выдержка из письма Антона:"Не нравится мне одно: зачем ты величаешь особу свою «ничтожным и незаметным братишкой». Ничтожество свое сознаешь? Не всем, брат, Мишам надо быть одинаковыми. Ничтожество свое сознавай, знаешь где? Перед богом, пожалуй, пред умом, красотой, природой, но не пред людьми. Среди людей нужно сознавать свое достоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну и уважай в себе честного малого и знай, что честный малый не ничтожность. Не смешивай «смиряться» с «сознавать свое ничтожество».
Осознание уникальности своего «я» привело Чехова и твердому убеждению о суверенности этого «я», его самодостаточности, о необходимости приватности душевной жизни.

«Я не хочу быть понятым…» — фактически, именно это признание сделал Антон Чехов в письме к брату, где речь шла о перипетиях личной жизни Александра, который жаловался на непонимание близких и упрекал их в равнодушии. «Тебя не поймут… — отвечает ему Антон. (…) Не поймут, как бы близко к тебе не стояли, да и понимать незачем. Живи да и шабаш. (…) я бы на твоем месте… никому бы не позволил не только свое мнение, но даже и желание понять. Это мое „я“, мой департамент».
Возможно, в этой несколько категорической формулировке как раз и находится ключ к пониманию Чехова. Он не только не хотел раскрыть себя, а, скорее, прятал свое «я» за тщательно выстроенным внешним образом. То ли оберегая это «я» от посягательств, то ли оберегая других от глубин этого «я». Многие факты его биографии, его поступки, образ его жизни далеки от простых, лежащих на поверхности объяснений. Но, без сомнения, они теснейшим образом связаны с особенностями его детства, которого, по его признанию, у него не было.
Самую емкую и краткую характеристику этого не бывшего детства дает сам Чехов, советуя одному из своих адресатов следующее:
«Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».
Такой рассказ не был написан, но есть весьма подробные воспоминания о детстве Антона Чехова его брата Александра, который писал, что «в детстве Антон был несчастнейшим человеком». Небольшой отрывок из этих воспоминаний мы предлагаем вашему вниманию.
«Антоша — ученик 1-го класса таганрогской гимназии только что уселся за приготовление уроков к завтрашнему дню. Перед ним латинская грамматика Кюнера. Урок по-латыни трудный: нужно сделать перевод и выучить слова. Потом — длинная история по закону божию. Придется посидеть за работою часа три. Зимний короткий день уже подходит к концу; на дворе почти темно, и перед Антошей мигает сальная свечка, с которой приходится то и дело снимать щипцами нагар.
Антоша обмакнул перо в чернильницу и приготовился писать перевод. Отворяется дверь, и в комнату входит отец Антоши, Павел Егорович, в шубе и в глубоких кожаных калошах. Руки его — серо-синие от холода.
— Тово… — говорит Павел Егорович, — я сейчас уйду по делу, а ты, Антоша, ступай в лавку и смотри там хорошенько.
У мальчика навертываются на глаза слезы, и он начинает усиленно мигать веками.
— В лавке холодно, — возражает он, — а я и так озяб, пока шел из гимназии.
— Ничего… Оденься хорошенько — и не будет холодно.
— На завтра уроков много…
— Уроки выучишь в лавке… Ступай да смотри там хорошенько… Скорее!.. Не копайся!..
Антоша с ожесточением бросает перо, захлопывает Кюнера, напяливает на себя с горькими слезами ватное гимназическое пальто и кожаные рваные калоши и идет вслед за отцом в лавку. Лавка помещается тут же, в этом же доме. В ней — невесело, а главное — ужасно холодно. У мальчиков-лавочников Андрюшки и Гаврюшки — синие руки и красные носы. Они поминутно постукивают ногою об ногу, и ежатся, и сутуловато жмутся от мороза.
— Садись за конторку! — приказывает Антоше отец и, перекрестившись несколько раз на икону, уходит.
Мальчик, не переставая плакать, заходит за прилавок, взбирается с ногами на ящик из-под казанского мыла, обращенный в сиденье перед конторкой, и с досадою тычет без всякой надобности пером в чернильницу. Кончик пера натыкается на лед: чернила замерзли. В лавке так же холодно, как и на улице, и на этом холоде Антоше придется просидеть по крайней мере часа три: он знает, что Павел Егорович ушел надолго… Он запихивает руки в рукава и съеживается так же, как и Андрюшка и Гаврюшка. О латинском переводе нечего и думать. Завтра — единица, а потом — строгий нагоняй от отца за дурную отметку…»

Ал. П. Чехов, «Из детских лет Чехова». Текст печатается по книге «А. П. Чехов в воспоминаниях современников», по изд. 1960 и 1986 гг.

20.03.2011

Юрий Любимов — о постановке нового спектакля

Театр на Таганке

На сцене Таганки — хрестоматийный, на первый взгляд, Антон Павлович — слегка сутулый, сдержанно покашливающий интеллигент в пенсне, котелке, галошах, к которым он обращается, конечно же, «многоуважаемые», медная табличка «Доктор Чехов» — она будет в точности такой, как у А. П. Но этот внешне столь узнаваемый персонаж вдруг произносит фразу, которая в его устах звучит неожиданно: «Читайте Библию! Балбесы!», а затем провозглашает: «Помни, совершенным творением Бога является человеческая душа — нравственная архитектура»…

«Личность Чехова, его биография, его жизнь — вот что привлекло меня, в первую очередь, к созданию этого спектакля, — так объясняет Юрий Любимов свое новое обращение к Чехову. — Каким он был? Каковы были его основные жизненные сюжеты? Я выбрал то, что показалось наиболее интересным мне, и сконцентрировал на этих темах внимание.
Что еще кажется мне очень важным — то, что Чехов — доктор, хотя сам он переживал, что мало сделал для медицины. А доктор ставит диагноз. Диагноз стране, в которой он живет, диагноз обществу.
Я не мог миновать его поездки на Сахалин, в одно из самых больных, неблагополучных мест, место ссыльных, каторжных. Это было воистину подвижническое предприятие, где он в одиночку осуществил перепись населения всего острова.
Если вернуться к личности — очень важны черты, на первый взгляд, незначительные, которые помогают многое понять о человеке. И то, как, по каким причинам, они формируются. Например, Чехов берег абсолютно все, бумаги и бумажки, письма, заметки, счета, он ничего не выкидывал, все собирал, даже нумеровал. Просто как некий идеальный чиновник. Конечно, большой отпечаток на его характер наложило тяжелое детство. Та же бедность… Вспомнить хотя бы такую картинку: они с братьями идут с рынка, Антон несет гуся и потихоньку щиплет его, чтобы он кричал и все знали, что Чеховы тоже едят мясо, хотя бы по воскресеньям.
Все семейство бедствовало, и писать-то Чехов начал, только чтобы как-то заработать. Он не думал становиться писателем. Талант его, тогда еще Антоши Чехонте, увидели рано, все — и издатели, и писатели, тот же Лесков, „помазавший его на писание, как Самуил помазал Давида“. И все твердили, что надо развивать дар Божий, а не размениваться на пустяки. Но этими „пустяками“ он зарабатывал на жизнь — себе и своим близким».

Действие в спектакле уходит за пределы земной жизни Антона Павловича, среди его героев — те современники Чехова, которые стали свидетелями революции и послереволюционных событий — Бунин, Горький, Шаляпин…
«Шаляпин, — отмечает Юрий Любимов — весьма значительное действующее лицо. Это ведь действительно была очень крупная фигура, сверхрусская, мощная, и в то же время — малообразованный человек среди людей другого культурного уровня. Проводником же в это время, в то будущее, которое, кстати, предрекал Чехов, стал для меня Всеволод Мейерхольд, первый исполнитель роли Треплева в чеховской „Чайке“. Есть некая трагическая перекличка судеб актера и героя, им сыгранного, — сын Раневской кончает жизнь самоубийством, мы слышим этот выстрел в конце чеховской комедии, а Мейерхольд, который станет известным театральным режиссером-новатором, будет расстрелян под занавес основного вала сталинских репрессий — в 1940».

В коридорах Таганки сейчас раздается то раскатистый бас Шаляпина, исполняющего романс Глинки и ухающего «Дубинушку», то хор, отсылающий напрямую к греческой трагедии и тут же - к пасхальному православному канону, то голос генералиссимуса Сталина, то вдруг байроновский Каин развязно-капризно ответит что-нибудь нашему общему праотцу Адаму… А чтобы услышать голос Чехова, надо прислушаться. Потому что доктор Чехов говорит негромко.

Елена Саран

20.03.2011

В театре на Таганке отпраздновали день рождения. По традиции лучший подарок — премьера. Юрий Петрович Любимов поставил спектакль-элегию «Маска и душа». Зрители перед началом действа встретили Мастера овациями.

В зале, сидя на своем режиссерском месте, Любимов похож на дирижера. Или композитора, который сочиняет на глазах у зрителя свою изощренную интеллектуальную театральную партитуру.

«Вот какой-то господин вышел странный и спрашивает меня, он в летах 60, не меньше. Так довольно резко говорит: „А кто все это выдумывает?“ Я не понял, то ли ему все это не понравилось, он очень строго. Я говорю: „Извините, это я все выдумываю“. Это такая профессия у режиссера», — рассказывает Юрий Любимов.

Спектакль «Маска и душа» — это странствие по мирам чеховских героев. Путешествие самого Чехова сквозь пространство и время и дальше — в вечность. Попутчиками автора здесь становятся современники и потомки писателя: Бунин, Горький, Шаляпин и даже Сталин.

Негромкому Чехову вторит раскатистый бас Шаляпина. Виртуозные дивертисменты композитора Владимира Мартынова соседствуют с ритмически выстроенной актерской декламацией. Контрапунктом врывается хор, отсылающий напрямую к греческой трагедии, и тут же - к пасхальному православному канону. Действо то взмывает в поднебесье, когда на сцене появляется байроновский Каин, то падает с небес на землю: чеховские персонажи возвращаются к неприглядной российской жизни.

Чехов-доктор и Любимов-режиссер ставят диагноз обществу. Задают вопрос человеку: сохранилась ли в нем душа за масками обыденности. Юрий Петрович размышляет о жизни, театре и о себе. Трагическая судьба художника — еще один идейный лейтмотив спектакля. И не случайно.

Не так давно Юрий Любимов подал в отставку: хотел реорганизовать свой театр, но столкнулся с сопротивлением труппы.

«Мне надоело. Тут нельзя ничего сделать. То они бюллетень берут. То они разбегаются халтурить. Это невозможно. Это каторга. Это не работа — это каторга!» — возмущается режиссер.

Юрий Петрович рассказывает, что остаться на посту художественного руководителя театра на Таганке его уговорил премьер Владимир Путин, попросил Мастера еще поработать. И Мастер выпускает премьеру. При этом ситуация до сих пор не разрешена. Любимов по-прежнему чужой среди своих — в собственном театре!

«Когда я подал в отставку, ни один актер ко мне не подошел. Ни один! Такой же текст у Гоголя: „Ну все ругают, все ругают… Ну хоть бы один?!“ — это гоголевский текст» — проводит аналогию Любимов.

Горькое признание режиссера в том, что ему легче работать с западными актерами, чем со своими, не удивляет. Можно долго говорить о пользе реформ, но оставаться в болоте инерции. Именно об этом спектакль «Маска и душа». Неизжитый рабский советский менталитет вкупе с новорусским хамством — сила куда более слепая и мощная, нежели стоическая и всегда одинокая воля художника. Что имеем — не бережем, а потеряем — плачем.

Автор: Марина Барешенкова

28.03.2011

Создатель Театра на Таганке о новой премьере, реорганизации труппы и о том, чем режиссер похож на врача

«ВЕДОМОСТИ. ПЯТНИЦА» № 14 (246)

На 21 и 23 апреля в Театре на Таганке назначены предпремьерные показы спектакля Юрия Любимова «Маска и душа» по произведениям Чехова. А 17 апреля 93-летнему режиссеру в Петербурге вручат специальную премию «Европа — театру». Сейчас на Таганке идут репетиции, Юрий Петрович из зрительного зала водит по полуосвещенной сцене фонариком. Слева расположился фрагмент старого купе поезда, справа — икона, а в глубине — паром из чеховского рассказа «Святою ночью». Кубики из знаменитого спектакля 1960-х «Послушайте!» образуют слово «Мейерхольд». После очередной репетиции режиссер рассказал обозревателю «Пятницы» о том, что происходит в его жизни и в его театре сегодня.

О премьере

Художника в этом спектакле нет, сценографию сочинил я. Музыку для спектакля написал Владимир Мартынов, а уравновесить ее я решил Шаляпиным, чтобы дать удаль (поет «Как во городе было…»). Кроме того, Шаляпиным мне хотелось обозначить определенный чеховский круг людей. В спектакле фигурируют Бунин, Суворин, даже революционная шпана, как чеховское предчувствие. Я могу себе это позволить, поскольку не делаю исторического спектакля. Эрнст Неизвестный разрешил мне по старой дружбе использовать в оформлении свою скульптуру, изображающую руку. Ее реплику для спектакля сделал актер, играющий в «Маске и душе» роль Чехова. (Зовет: «Андрей Смиреннов!» Из-за кулис выходит совсем молодой актер.) Вот наш Чехов.

Труппа должна меняться, а не сидеть, как клопы на диване, до конца своего существования.

О Чехове

Я за жизнь поставил несколько чехов?ских спектаклей. Ставил «Три сестры» у себя в театре, «Вишневый сад» и «Чайку» — в Греции. Даже в училище, когда работал, ставил чеховские рассказы. Каюсь, я считал, что его пьесы неинтересные, а проза лучше. Только когда сам поставил несколько пьес, понял, что был неправ. Жанр этого спектакля я называю «элегией» и пользуюсь рифмой Введенского, которая мне, признаться, очень нравится: «Так сочинилась мной элегия о том, как ехал на телеге я». В спектакле есть чеховские шедевры — «Степь», «Святою ночью», «Учитель», «В суде». Есть его автобиографические наблюдения.

Чехов должен был провести для меня диагностику России. Так и были ото?браны рассказы: вот безобразный суд, вот «Степь», где в первом же абзаце помянуто наше безобразное пьянство. Я сформулировал для себя главное в его фигуре: Чехов — доктор, то есть тот, кто ставит верный диагноз, а иначе он залечит. У докторов ведь совершенно особый взгляд. Как и у режиссеров. Я, скажем, тоже могу совершить ошибку и назначить на роль не того актера. Что ж, я его могу и заменить.

О старой Таганке и тайных поклонниках

В советское время меня четыре раза выгоняли из театра. Но сам же театр меня и спасал. Наши спектакли многим нравились. По-видимому, и тем, кто писал вождям речи. Детям вождей они тоже нравились. Юрий Андропов меня однажды неожиданно обнял. Я спросил его: «За что?» Оказалось, за то, что я не принял его детей в свой театр. «Представляете, они играли бы в вашем театре — какой это был бы позор для меня! Какой вы молодец, что не взяли их. Знали, что мои дети?» Я ответил, что не знал. Он засомневался: «Зачем тогда час потратили на их пробы?»

Об отставке

Я давно просил городские власти реорганизовать театр, поскольку по действующей системе закупок, по утверждаемой на год смете расходов больше работать не мог. У меня подписание документов отнимает, без преувеличения, по два часа в день, не меньше. Но были и другие причины. Когда сотрудник не хочет чего-то делать, я как руководитель театра должен иметь возможность достать бумажник и сказать ему: «Вот тебе деньги за твою работу, только делай». Кроме того, я настаиваю, что в театрах должна быть введена контрактная система. Труппа должна меняться, а не сидеть, как клопы в диване, до конца своего существования. В итоге это губит все театры, особенно репертуарные. И я в своем мнении не одинок.

Моя просьба не дала результата, поэтому я написал заявление об отставке. Конечно, сразу испугались скандала: что ж это такое! Меня вызвали городские власти по культуре и сказали: вы еще поработайте, а мы подберем вам замену. Заодно поинтересовались, кого я рекомендую себе на смену. Потом я был на приеме у Владимира Владимировича, который сказал мне: «Нет, Юрий Петрович, я прошу вас поработать». Попросил — работаю! Был у нового мэра. Вслед за премьер-министром он подтвердил, что не видит проблем перехода театра на автономию.

О расколе

Процесс перехода уже был запущен, но приостановился из-за письма профсоюза театра, возглавляемого Валерием Золотухиным, в Департамент культуры Москвы. Оно подписано актерами театра, волнующимися, что это приведет к сокращению штата. В Мосгордуме решили, что коллектив сказал «нет». Но какой коллектив может быть в театре? У нас нет понимания, что режиссер собирает для себя команду, что именно он принимает на работу и может уволить. Иначе в театре ничего создать нельзя. Когда я вернулся из эмиграции, один раскол уже произошел (в 1993 году часть артистов Театра на Таганке образовала «Содружество актеров Таганки». — «Пятница»). «Коллектив» хотел защищать театр, который создал я, от меня самого. Абсурд! То же самое происходит и сегодня.

Иван Семенов
Для Пятницы

15.04.2011

НОВЫЙ спектакль Юрия Любимова «Маска и душа» посвящен личности, жизни и творчеству Антона Павловича Чехова. Литературную основу спектакля составляют рассказы раннего Чехова, повесть «Степь», фрагменты поэмы Байрона «Каин». Сам Антон Павлович предстает перед зрителем как автор и как персонаж спектакля.
На сцене Таганки — хрестоматийный, на первый взгляд, Антон Павлович — слегка сутулый, сдержанно покашливающий интеллигент в пенсне, котелке, галошах, к которым он обращается, конечно же, «многоуважаемые», табличка «Доктор Чехов» — в точности такая, какая была у Антона Павловича. Но этот внешне столь узнаваемый персонаж вдруг произносит фразу, которая в его устах звучит неожиданно: «Читайте Библию! Балбесы!», а затем провозглашает: «Помни, совершенным творением Бога является человеческая душа — нравственная архитектура».
«Для меня было очень важным то, что Чехов — доктор, хотя сам он переживал, что мало сделал для медицины, — говорит о работе над новым спектаклем Юрий Любимов. — А доктор ставит диагноз. Диагноз стране, в которой он живет, обществу, а сейчас мы вполне можем говорить и о чеховском диагнозе в планетарном масштабе. И - самое главное — Чехов диагностирует состояние души человека. Каково оно? И тут к нему может обратиться каждый из нас. И увидеть болезнь своей души. Увидеть, осталась ли под той маской, теми масками, которые мы вынуждены носить практически постоянно, душа. Что с ней происходит, жива ли она?»
Спектакль «Маска и душа» — это спектакль-странствие.  Странствие по мирам чеховских героев, странствие самого Чехова, путешествие сквозь пространство и время, которое исчезает и переходит в вечность. Композитор Владимир Мартынов использовал сочинения Эдисона Денисова, записи Федора Шаляпина, православные песнопения и молитвы.
В оформлении спектакля использованы: эскиз скульптуры Эрнста Неизвестного «Рука скорби», зеркало «Солнце» и модель маски Чехова.

22.04.2011

К 47-летию Театра на Таганке

«Новости культуры». Утренний выпуск

В Театре на Таганке есть такая традиция: представлять новый спектакль ко дню рождения театра. В этом году Таганке — 47. И в качестве подарка — спектакль «Маска и душа». Художественный руководитель театра Юрий Любимов обратился к Чехову. Антон Павлович предстает перед зрителями как автор и как персонаж спектакля, который диагностирует состояние души человека. Каково оно? Осталась ли под теми масками, которые люди вынуждены носить постоянно, душа. Жива ли она? Незадолго до официальной премьеры в театре на Таганке спектакль показали в формате превью. Рассказывают «Новости культуры».

Модным словом «превью» Юрий Любимов вооружился, будучи в Лондоне. Теперь превью в театре на Таганке — перед каждым спектаклем. Как пробный зонд, который запускают в публику за некоторое время до премьеры.

«У них свой зритель. И этот зритель дает возможность и мне понять какие-то просчеты. И артистам, что где-то они недотянули. Это фактически крещение дитя», — говорит Любимов.

Чехов по-любимовски — Чехов малоизвестный. Режиссер замешал в одно «Степь», «Пасхальную ночь», «Пассажиров первого класса». Прибавил сюда фрагменты байроновского «Каина», задействовал современников Чехова — Бунина, Горького, Шаляпина. Все для того, чтобы через жизнь и творчество классика снова — на этот раз со сцены Таганки — поставить диагноз стране, в которой живем. И, что еще важнее, состоянию души человека.

Зазор между маской и душой Любимов возводит в планетарный масштаб, заостряет и укрупняет. В свойственной ему экспрессивной манере, с невероятно точными рисунками каждой роли.

«Когда эта форма сложная, то нам тоже тяжело приходится как актерам. Поэтому я удивляюсь его терпению. И его как всегда таланту в новизне», — рассказывает народная артистка России Любовь Селютина.

Спектакль — около полутора часов, без антракта, Любимов не любит прерываться. Музыку к «Маске и душе» сочинил композитор Владимир Мартынов. Больше всего он настраивался на ритмы самого Любимова — за плечами почти два десятка совместных работ. А вот художника у спектакля нет. Сценографию и костюмы Юрий Петрович придумывал сам. Не обошлось без помощи Антона Павловича — сценического. Исполнитель главной роли Андрей Смирённов не только живое воплощение Чехова на сцене, но и автор сердца декораций — символической руки, выполненной по эскизу Эрнста Неизвестного. По его словам, работа над декорациями помогла ему лучше прочувствовать роль.

Последние несколько дней полны для Юрия Любимого приятными событиями. Близкая премьера долгожданного спектакля, 48 день рождения театра и награждение специальной номинацией Европейской театральной премии.

«Это, безусловно, сильное эмоциональное воздействие на меня. Мой сын Петр сказал: ты смотри, пап, как тебе везет! Что ты в таком возрасте имеешь такие эмоциональные встряски!», — говорит Любимов.

Юрий Петрович полон планов. Из ближайшего — «Школа жен» Мольера. Превью уже законченного спектакля «Маска и душа» — оно же, по мысли Любимова — крещение — состоялось вполне.

После показа Юрий Петрович — среди зрителей, которые, может быть, того не подозревая, пришли помочь ему закончить спектакль.

26.04.2011

Алла Шендерова

Infox.ru

Чехов дожил до сталинских репрессий и снова едет на Сахалин, читает свои письма и демонстрирует публике мангустов. В Театре на Таганке прошел предпремьерный показ спектакля Юрия Любимова «Маска и душа».
Репрессированный ЧеховДля нового спектакля Юрий Любимов позаимствовал название книги воспоминанийШаляпина, сделав его и прочих великих адресатов Чехова — Бунина, Горького,

Репрессированный Чехов

Для нового спектакля Юрий Любимов позаимствовал название книги воспоминаний Шаляпина, сделав его и прочих великих адресатов Чехова — Бунина, Горького, Суворина — персонажами своего спектакля. Так Любимов продлевает сценическое действие за рамки чеховской жизни в те первые советские годы, в которых Чехов мог бы присутствовать, доведись ему прожить полную жизнь. Шаляпин в спектакле рассказывает кому-то из своих корреспондентов про чекистский обыск в его квартире, а чуть позже сиплый голос Сталина предлагает эмигрировавшему певцу вернуться в Россию: «Квартиру дадим, дачу дадим — лучше, чем была». С колосников с грохотом падают кубики, сами собой складываясь в фамилию «Мейерхольд» — великому режиссеру и первому исполнителю роли чеховского Треплева, расстрелянному в 1940-м, поначалу тоже давали и квартиру, и дачу.

Вчитываясь в ранние чеховские рассказы, Любимов исследует, как из всех этих подобострастных городовых, богатых самодуров, ленивых присяжных, несправедливо засуженных мужиков, пошлых певичек и прочей «мелюзги» сложилась страна, отправившая свои лучшие умы в изгнание или в лагеря.

Пенсне на гипсовой маске

«Никогда не спрашивайте, что привело человека в Сибирь», — произносит молодой, застенчиво выглядывающий из-под пенсне Чехов (Андрей Смиреннов). Он садится на телегу, запряженную согбенным, полуголым мужиком и катит через всю Россию, зачитывая вслух фрагменты своих наблюдений. Картина складывается безрадостная и в то же время поэтичная — ведь у любой чеховской фразы всегда есть ритм. Как все лучшие чеховеды, Любимов вслушивается в эту на редкость музыкальную прозу. В фонограмму спектакля (композитор Владимир Мартынов) то и дело вплетается «Элегия» Массне в исполнении Шаляпина, а жанр новой постановки обозначен в программке как «спектакль-элегия».

Среди парадоксов, из которых соткана биография Чехова, режиссер выделяет то обстоятельство, что Чехов, вспоминавший, как мучительно было в детстве по многу часов простаивать на службе и петь в церковном хоре, до конца дней любил колокольный звон и, по собственному признанию, каждую пасхальную ночь «бродил по храмам».

В «Маске и душе» часто звучит невидимый колокол, канат от которого изо всех сил тянет маленький, сморщенный батюшка (Дмитрий Межевич). А вокруг него, на зеркальной выездной эстраде (автор оформления — сам Любимов) толпятся гротесковые персонажи ранних рассказов, напоминающие образы из прежних постановок «Таганки».

Любимов всегда воспринимал Чехова хоть и элегичным, но резким и абсолютно современным автором — взять хоть его ставший классикой спектакль «Три сестры» (1981). Марш из этих «Трех сестер» звучит иногда и в нынешнем спектакле, персонажи которого, как и тогда, часто обращаются к публике.

В финале они надевают гипсовые маски Чехова, поверх насаживают пенсне и в таком виде иронично смотрят в зал. Любимовский Чехов, как и прежде, вглядывается не только настоящее, но и в будущее.

Премьера спектакля «Маска и душа» состоится 24 мая в Театре на Таганке.

27.04.2011

Рубрика: ТЕАТРАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

«Парламентская газета»

Автор: Наталья Костенко

В театре на Таганке в пасхальный вечер происходило соб?ственное священнодей?ствие. Cорок восемь лет назад, 23 апреля 1964 года, Московский театр драмы и комедии представил «Доброго человека из Сезуана». Режиссёром спектакля был Юрий Любимов. С этой даты и ведётся отсчёт жизни театра на Таганке. И так повелось, что этот день здесь отмечают новой постановкой.

На первый суд зрителей Юрий Любимов представил свою новую постановку «Маска и душа». Это была расширенная репетиция практически готового спектакля, официальная премьера которого состоится через месяц. По бокам маленькой сцены — обшарпанные серые стены, справа под потолком — икона, словно в разрушенной церкви. На краю — скомканный ковёр, залитый алым светом, в глубине — уютный круглый стол. И ещё рука… Огромная тревожная серо-белая костлявая кисть, похожая то ли на дерево, то ли на трон. Наверху — зеркало-солнце, отбрасывающее свет софитов в зал. Справа, ближе к краю сцены, плетёные короба с надписью «На Сахалин».

Удивительно, но в этом тесноватом пространстве сцены умещается целая бездна событий, связанных с Антоном Павловичем Чеховым и его героями. Перед взором зрителя проносятся и библейские истории, и выжженная степь с путниками, и многострадальный остров Сахалин, и маленькое купе поезда, в котором философствуют инженер и профессор университета, и маленькая гостиная весьма довольного жизнью рогоносца, и фабрика, на которой устроен обед для учителей. Спектакль напоминает кубик Рубика: быстро меняются яркие фрагменты чеховских рассказов и воспоминаний его современников. Зритель сам должен сложить их в живописную картину. Пожалуй, здесь придётся разгадывать головоломку: откуда в спектакле о Чехове вдруг взялись Шаляпин и Горький, Бунин и Суворин, Мейерхольд и Сталин?

На скомканном ковре корчится Каин. Откуда он? Да из Чехова, боже ты мой! Поэму Байрона «Каин» в рассказе «В суде» читает один из персонажей. А в спектакле на Таганке из одной чеховской ремарки вырастает грандиозное действо — актёры разыгрывают сцены из поэмы, перемежая ими чеховские рассказы. Писатель в исполнении Андрея Смиреннова бросает в зал: «Библию надо читать, балбесы!» А Каин кричит, вопрошает о жизни, о смерти, о древе познания. ..

Чехов не сходит со сцены в течение всего действа. В непременных пенсне, калошах и с тростью-зонтом, он бесстрастно наблюдает за происходящим, лишь изредка вставляя реплики. Как признаётся Юрий Любимов, писатель интересен ему ещё и как доктор, ставящий диагноз обществу и стране, весьма неутешительный, как не трудно догадаться. Но не безнадёжный.

Спектакль основан на нескольких рассказах Чехова переходного периода от «мелкой работы» к «труду обдуманному». А ключевым становится рассказ «Святой ночью». Им закольцовывается всё действие спектакля. На пароме щуплый монах перевозит актёров в начале спектакля на другой берег, а в финале — в саму вечность, вместе с Чеховым. Он один на удаляющемся пароме смотрит в лицо зрителю, остальные персонажи повернулись спиной. И вдруг — резкий поворот, все — в белых масках с пенсне. Паром угрожающе движется прямо на зрительный зал. Там, под маской, у каждого спрятана частичка души Чехова. А как обстоят дела с твоей душой, зритель? Жива ли она? Паромщик произносит пасхальное: «Христос воскресе!» Чехов же отвечает совсем неожиданным и громким: «До воскресения ещё далеко!» Вот и диагноз, пожалуй. Диагноз Чехова и Любимова.

«Маска и душа» — так называются мемуары Шаляпина, которые он написал в эмиграции. Там есть такие строки: «Магический кристалл, через который я Россию видел, был театр». В спектакле Юрия Любимова видна в преломлении Россия. Наша, современная. И Чехов. Вечный…

Адрес статьи: http://pnp.ru/newspaper/20110429/6435.html
№ 21-22(2505-2506) от 29.04.2011

газета «Родительский дом» № 9 (146) www.roddom.mk.ru

«Чеховская» премьера в Театре на Таганке — как, увлекшись жизненным маскарадом, мы теряем человеческие лица

Дядя Ваня с красными трусами на голове? Что и говорить — сильный ход! Воскресить Чехова он, конечно, не воскресит, но перевернуться в гробу заставит. В антракте вот такого «спектакля», приехавшего как-то с гастролями на сцену МХТ — заметьте, имени Антона Павловича, — я ушла. Но зрительный зал оставался битком: то ли денег, потраченных на недешевые билеты, было жалко, то ли ждали новых «зрелищ»… Это ведь только в теории Адама Смита рука рынка невидимая. На самом деле, ручища эта очень даже зримая и длинная — и до искусства дотянулась, и все свои законы, сжав «пациента» за горло, указала: «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать!..» 23 апреля свой 48-й день рождения Театр на Таганке под управлением Юрия Любимова также отметил чеховской премьерой — «Маска и Душа».

Походив по разным спектаклям, уже и к именитым мастерам идешь с опаской: вдруг и они в духе «современных трендов» что-нибудь такое отчебучат, что тебе не то что цветы неловко будет нести к сцене, а все первое отделение только и промучаешься мыслью, как бы поскорее унести отсюда ноги.

Ссылка на классиков в афише уже давно перестала быть гарантом чего-либо. У нас и Онегин материться может, и тургеневская девушка совокупляться на людях… Актеры люди подневольные. А режиссерам тоже без хлеба остаться не хочется — вот они и дают…

И эти «зрелища» — такое же закономерное явление современного театра, как книжный ширпотреб в литературе, стабилизаторы и ароматизаторы — в пищевой промышленности, интернет-флирт — в любви. Тратим меньше — получаем столько же или больше. А вредно ли это для здоровья — пусть после патологоанатом разбирается…

Но иногда вдруг среди груды подделок и заменителей попадется натуральный продукт. И ты понимаешь, что есть йогурт нежирный и нежный, но какой-то он… синтетический, а есть яблочко кривое, но подаренное природой. И Чехов есть «ультрасовременный», неожиданно дерзкий, с красными трусами на голове, вот только для мозга и для души — он «ноль полезных калорий». А есть Чехов, которого надо духовно переваривать: извилинами шевелить и чтобы сердечная мышца работала. Но тут простые слова, сказанные простыми людьми (такими, как мы сами и каких сотни тысяч вокруг нас), вдруг шокируют, или рассмешат, или ранят больше, чем целая армия «красных шапочек шиворот-навыворот». И мы увидим, наконец, свое собственное лицо, сняв маску, и задумаемся: отчего ж мы бываем такие хамелеоны? Почему мечтаем о дешевой славе и легких деньгах? Почему так бессовестно безразличны к чужому горю? Почему бываем такими неловкими и непроницательными? Почему не любим себя и не понимаем ближних? И почему так хочется, чтобы как-нибудь успокоилась наша душа?..

Юрий Любимов поставил как раз такого, второго Чехова, собрав воедино сразу несколько рассказов. Наверное, благодаря таким спектаклям в свое время страна узнала про Таганку и режиссера Любимова.

Благодаря продуманной «картинке» сцена театра, подобно мистической квартире в «Мастере и Маргарите», вдруг приобретает совершенно неожиданные измерения. Вот в луче света доктор Чехов — он сидит на тележке с мешками, которую тащит сахалинский каторжник (уже будучи больным туберкулезом, Антон Павлович совершил поездку на остров Сахалин, где провел частную перепись всего тогдашнего населения — сплошь ссыльных). Вот мы в провинциальном зале судебных заседаний: занятые своими делами господа судьи (какое пальто добротное и длинное у одного из посетителей, и что это за лицо знакомое у другого?) вскользь, заодно вершат и судьбу старика, обвиняемого в убийстве жены. Вот райский сад еще скрывает в кущах Адама и Еву, а вот уже Каин мечется у врат захлопнувшегося Эдема и вслед за матерью готов согрешить, слушая коварного демона. Вот батюшка-паромщик с толпой прихожан тянет канат, чтобы причалить к берегу. Вот два попутчика рассуждают о неразборчивости славы в трясущемся вагоне поезда, а за окном мчится табун — чуть помедленнее, кони!.. То там, то здесь в разных концах сцены вспыхивает свет, и перед зрителем предстают все новые чеховские персонажи со своими «маленькими» трагедиями, комедиями и трагикомедиями. А в центре возвышается огромная рука — указующий перст, знаки которой каждый прочтет по-своему.

Режиссер, работающий с классикой, — он ведь как дирижер: может и Моцарта «запороть», а может так все ноты разыграть, что и авторский замысел точно ухватит, и собственное звучание придаст произведению. Главное, чтобы у нас — зрителей и слушателей, вскормленных обезжиренными йогуртами и рафинированным маслом, не оказался утерян навык «переваривать» настоящую пищу для ума и для души…

материал: Елена Добрюха
газетная рубрика: КУЛЬТУРА

29.04.2011

Ада Шмерлинг

«Московская неделя»

Юрий Любимов поставил спектакль-посвящение Чехову

Театр на Таганке начал серию предпремьерных показов нового театрального сочинения Юрия Любимова — спектакля, посвященного Чехову. Патриарх отечественной режиссуры к 150-летнему юбилею классика, конечно, сильно опоздал, но сделал это, видимо, нарочно.

Литературную основу совсем непраздничного спектакля составляют рассказы раннего Чехова, повесть «Степь», фрагменты поэмы Байрона «Каин». Сам Чехов выступает в спектакле в равной мере и как автор, и как персонаж. Худой, сутулый, сдержанно покашливающий интеллигент в пенсне, котелке, галошах, который отправляется на Сахалин, чтобы лучше узнать и понять свою родину.

Название спектакля Любимов позаимствовал у одноименных мемуаров Федора Шаляпина, сделав его, как и ряд других современников Чехова, героем своей бессюжетной фантазии. Появляется среди них и тень Мейерхольда, и призрак Сталина. Для истории про Чехова фигура последнего формально явно не ко времени, однако в любимовском спектакле причинно-следственные связи и ассоциативные ряды построены вовсе не на хронологии жизни писателя.

В авторском предисловии к шаляпинcкой «Маске и душе» великий русский певец признался, что причиной для выхода книги была потребность привести в порядок мысли о своей родине: «Мысли разнообразные и беспорядочные, в разные цвета окрашенные. От иных плохо спится, от иных гордостью зажигаются глаза и радостно бьется сердце. А есть и такие, от которых хочется петь и плакать в одно и то же время. Бешеная, несуразная, но чудная родина моя!» Новый спектакль Любимова вызывает как раз такие мысли и страстное желание привести их в порядок.

6.05.2011

Не так давно в Театре на Таганке состоялась премьера спектакля «Маска и душа» по произведениям А. П. Чехова. Подробнее об этом спектакле и о том, почему произведения Чехова особенно актуальны сегодня, в интервью «России-24» рассказал режиссер, художественный руководитель московского Театра драмы и комедии на Таганке Юрий Любимов.

Чехов ставит диагноз современному обществу, считает режиссер. «Он - доктор. Доктор должен ставить диагнозы. Антон Павлович — удивительный по своему подходу к жизни. С детства он очень тяжело жил: много детей, отец — фанатичный верующий, все время надо стоять на коленях в церкви, что-то петь. Поэтому, видимо, у него родилась эта хрестоматийная фраза — „я выдавливал раба по капле“. Это действительно актуальная вещь, потому что у нас есть склонность к рабству, — сказал режиссер. — Нам надо выходить из рабства еще очень долго».

В этом и могут помочь произведения Чехова, уверен Любимов. «Чехов ставит очень верный диагноз. Мы все не можем выбраться из тех лет, очень тяжелого периода в истории России. Старшему поколению кажется, что тогда было лучше, чем сейчас. Но это не так. Я жил и там, и тут живу, — продолжил режиссер. — Я прошел такую школу, начиная с Финской войны, Великой Отечественной войны, я столько видел, что сейчас запугать меня практически нельзя. Я обрел в своем возрасте — очень поздно — свободу».

По мнению Любимова, сейчас люди — трагедия России. «Они не хотят работать, от работы отлынивают, вполсилы работают. Это же трагедия просто. Вот поэтому я и поставил Чехова. Я, все-таки, беру вещи, которые вызывают ассоциации», — отметил он.

«Трагедия, что культура, на которую нужно опираться, оказалась не нужна. Ее заменила техника. Но есть сила общения, сила книги. Все переходит в технику, меняется все — это неизбежно в современном мире. Но основа все равно человеческая. Человек родится, чтобы проявить себя, что-то сделать. А сейчас я ощущаю пустоту», — продолжил режиссер.

На вопрос о том, почему, по его мнению, надо пойти и посмотреть спектакль «Маска и душа», Любимов ответил: «Во-первых, там очень хороший текст. Там есть люди, которые хорошо играют. Это цирк, я хотел сделать цирк и сделал. Но для этого был тренинг большой».

14.06.2011

Вопреки призывам положить Чехова на полку, постановщики по окончании юбилейного года еще активней ставят его пьесы, в которых в разные времена находили уже практически все: бытовую комедийность и романтическую символику, ироническую жесткость и лирический драматизм, метафорическую поэтичность и мрачность абсурда. Глядя же на модные ныне трюкаческие эксперименты, где форма уничтожает содержание, невольно вспоминаешь знаменитые «Три сестры» Юрия Любимова, поставленные в 1981 году в стиле его театра, тогда вынужденно прибегавшего к эзопову языку и посредством классического текста ставившего диагноз советскому казарменному строю, перечеркнувшему чеховские мечты о гармонии. Ныне режиссер, обращаясь уже не к драматургии, а к прозе, в самом Чехове открывает писателя-диагноста, с врачебной жесткостью исследующего вечные социальные болезни общества и «состояние души» отдельного человека. В спектакле словно объединяются две ипостаси Чехова, всю жизнь метавшегося между «женой — медициной» и «любовницей — литературой». Как и во многих сценических композициях последних лет, главным героем становится сам автор, образ которого складывается из его высказываний, писем и воспоминаний современников.
Основу же постановки составляют не очень известные рассказы Чехова середины 80-х годов XIX века и повесть «Степь». Однако само действие выходит далеко за означенные временные рамки. В нем пунктирно обозначаются как знаковые моменты биографии писателя, включая поездку на Сахалин, смертельную болезнь и взаимоотношения с людьми его круга, так и исторические события, пророческое предчувствие которых было заложено в его произведениях. Среди них разрушительная революционная ломка, жертвами которой стали и погубленный Всеволод Мейерхольд, и обреченный на изгнание Федор Шаляпин, чей мощный голос постоянно звучит в спектакле, названном так же, как и его книга.
Большинство героев из отобранных чеховских рассказов добровольно или вынужденно примеряют самые разные маски в отличие от самого Чехова, «не теряющего лицо», а потому сохраняющего душу. Сгрудившиеся же на пароме персонажи спектакля то приближаются к нам, то удаляются в небытие, расплачиваясь за грех Каина и множа грехи собственные. Огромная «Рука скорби», расположенная в центре площадки, то защищает, то отталкивает их, но никогда не превращается в указующий перст. Люди не только зависят от высшей воли, но и сами решают свою судьбу. Неслучайно именно они собственноручно меняют положение гибких пальцев, способных как вознести и воскресить одних, несущих свой крест, веруя, так и покарать других, привычно и удобно прячущих под маской и лицо, и душу.

06.2011

Валентина ФЕДОРОВА

журнал «Планета КРАСОТА»

Юрий Петрович Любимов не устает пора?жать и восхищать театральный мир. В свои 94 он ничуть не старик — энергичный мужчина, готовый к борьбе, спору, готовый крикнуть свое «Верую».
С регулярностью, которой могут позавидовать молодые, он выпускает премьеры.
И вот снова Чехов, к которому Любимов обра?щается не впервые.
«Три сестры» — в театре на Таганке, «Вишневый сад» и «Чайка» — в Греции с великой Катей Дандулаки.
Сегодня к Чехову ЮП обратился не в юбилейной суете, а в момент душевной потребности.
Любимов чужие тексты должен сделать своими, увидеть своим, особенным зрением.
Поэтому он собирает в спектакле все — рассказы, записные книжки, тексты из пьес, повести («Степь», например), и выстраивает по-своему, и поверх текста рисует свой сценический узор.
И снова, как всегда, ставит не конкретное произведение — всего автора, стремясь дойти до самой сути в его постижении. Открыть заново для себя и для нас, хрестоматийно известного автора. За маской увидеть душу. Не веселого Антошу Чехонте, не интеллигента, по капле выдавливающего из себя раба. Не автора пьес — одной из вершин драматического искусства XX века. Хотя, конечно, Любимов заставляет нас по-новому услышать известные тексты. Нет, режиссер ведет беседу со смертельно больным доктором Чеховым, который сам давным — давно поставил себе страшный диагноз и отмерил время, которого остается все меньше.
И оттого, что ему, обреченному Чехову, ясно то, что для обыкновенного человека за семью печатями, от того, что срок его жизни отмерен, с особой пронзительностью звучат его размышления — размышления его героев — о бренности всего земного, о том, как несовершенен человек, о смысле прожитой жизни и о том, что остается на земле…
Это спектакль о смерти, и это спектакль о жизни, потому что ценность каждой жизни особенно значительна в свете краткости человеческого существования, бренности человека.
Не всякий отважится на такой жестокий разговор не об абстрактном смысле жизни, а о цене и смысле конкретных прожитых дней, затраченных определенным человеком усилий.
ЮП идет на этот эксперимент и выигрывает.
В центре обнаженной до задника сцены — огромная кисть руки, где пальцы, гнущиеся в любом нужном направлении, как огромный забор,
а ладонь становится площадкой, на которой оказывается главный герой и другие персонажи. Это, как рука Бога, на которой помещается чело?вечек со всеми его амбициями, желаниями, стремлениями, порой такими незначительными в срав?нении с бесконечностью и вечностью.
«В оформлении спектакля использованы: эскиз скульптуры Эрнста Неизвестного „Рука скорби“, зеркало „Солнце“ и модель маски Чехова скульптора Леонида Баранова, картины художницы Татьяны Назаренко» — это из буклета к спектаклю.
И два подвижных помоста-платформы, на которых, тесно прижавшись друг к другу, стоят небольшие группки.
Любимов не боится самоцитат. Вот — «Товарищ, верь…», а вот — «Послушайте!». По веревке, которая свисает с колосников, сверху, с грохотом скатываются кубики, на гранях которых буквы. И выходит — Мейерхольд. Новатор, знаковая фигура российского и мирового театра первой половины XX века, Треплев из первой чеховской «Чайки» в МХТ.
А как же без Мейерхольда — ведь Чехов нам давным — давно все объяснил — нужны новые формы… Долой рутину!
И сам Чехов появляется — худой, долговязый, вроде в портретном гриме, скорее всего в портретном костюме — длинное пальто, мягкая шляпа, пенсне (А. Смиреннов).
Название спектакля перекликается с названием книги Ф. Шаляпина «Маска и душа». Здесь все неслучайно: Шаляпин — мятущийся гений, фигура мощная и отмеченная печатью трагедии. Художник-реформатор… Да, в начале века XXI не грех вспомнить и о новаторах, и тех катаклизмах, которые подстерегали художников на рубеже веков, на переломе эпох и столетий.
Любимов соединяет несоединимое — бытовая сценка в купе («Пассажир первого класса») — и снова разговор о смысле жизни и о цене сделанного человеком и о бренности земной славы и жажде человека остаться во времени в памяти современников и потомков (Прекрасная работа актеров С. Ушакова и Р. Стабурова).
Вот экстатические танцы — какая энергетика, сколько страсти!
А вот и библейские сюжеты (фрагменты поэмы Дж Байрона «Каин») — вечно сомневающийся Каин
(великолепная пластика, обаяние, особая надбытовая убедительность работы А. Марголина) снова и снова убивает своего брата, желая всего лишь понять тайну бытия. .. А рядом — «Дубинушка» (вспоминается блистательный спектакль «Мать» по книге М. Горького).
И, конечно, жанр спектакля не случайно обозначен как спектакль-элегия. Те, кто знает спектакли Таганки, помнит, что Любимов всегда создает свое произведение по литературному материалу для воплощения его на сцене. Его изысканный и страстный литературно-музыкальный коллаж позволяет точнее и выпуклее увидеть и услышать авторское слово.
И не случайны звуки шаляпинского голоса «Уймитесь, сомнения страсти…»
ЮП — натура страстная, ищущая… И в своих достижениях и даже в своей неправоте он убедителен и заразителен — как истинный художник, стремящийся открыть нам истину о нас самих.

06.2011

Ольга РОМАНЦОВА

Журнал «Планета КРАСОТА»

Дождавшись, пока утихнут восторги и шум, связанные с официальным юбилеем Чехова,
Юрий Любимов поставил спектакль «Маска и душа», захваты?вающий даже тех, кто за этот год «наелся» Чеховым до отвала. Мэтру по обыкновению удалось рассказать о Чехове то, о чем никто не догады?вался. Найти в его произведениях идеи и мысли, которые никто из ре?жиссеров не способен был увидеть, и поразить зрителя графической четкостью сценического рисунка, полного запоминающихся метафор.
В спектакле нет «тоски по луч?шей жизни», «людей в футлярах» и серых будней, певцом которых Чехова принято считать. Любимов не зря славится своим умением чи?тать тексты, и вычитывать в них то, что незаметно никому. В композиции «Маски и души» режиссер не исследует пьесы. Он составляет ее из фрагментов личной переписки классика, его рассказов и отрывков этих рассказов, мемуаров его знако?мых и друзей, собирая из них образ, далекий от хрестоматийного. Антон Павлович (Андрей Смиренное), появившийся на сцене, напоминает привычного всем Чехова только внешне: он - худощавый интеллигент в пенсне, суховато покашливает и немного сутулится. Но все, что говорит этот человек — ново, до боли правдиво и способно совершить революцию в зрительских умах.
«Я мог бы стать Шопенгауэром», — восклицает дядя Ваня в одноименной чеховской пьесе. Любимов доказывает, что Чехов, в отличие от своего героя, и вправду стал одним из выдающихся философов своего времени. Вот только современники, и следующие за ним поколения, по лености душевной и неумению самостоятельно мыслить, умудрились этого не заметить.
Для доказательства Юрий Петрович возвращает в творчество Чехова религиозную составляющую (в наше время умудрились забыть, что писатель был воспитан в традиции православной веры и в детстве и ранней юности пел в церковном хоре). Режиссер делает это не только через внешнюю символику: религиозные метафоры, звон колокола, неспешные молитвы и врезающиеся в память песнопения. Сам Антон Павлович, обращаясь к залу, заявляет: «Читайте Библию! Балбесы!».
Еще одно качество, необходимое для властителя дум — умение ставить обществу точный и беспощадный диагноз. Сделать это, считает режиссер, был способен только Чехов. «Помни, совершенным творением Бога является человеческая душа — нравственная архитектура», с горечью напоминает со сцены Антон Палович, и слышит в ответ нестройный хор голосов остальных героев. Они забыли о душе, довольствуясь заботами о «маске» — внешних, наносных качествах человека. Только вот чем совершеннее становится маска, чем больше человек издевается и унижает других, или, наоборот, унижается, чтобы льстить подлецам или чиновникам, тем больше страдает его душа.
Чем сильнее перекос в этой «нравственной архитектуре», тем сильнее страдает общество, медленно и неуклонно двигаясь к распаду.
На вопрос, что произойдет, если целое поколение не хочет работать и совершать хотя бы минимальных духовных усилий, Любимов отвечает недвусмысленно и четко. Режиссер переносит действие своего спектакля в те времена, до которых Антон Павлович уже не дожил. На сцене само собой складывается из летящих сверху кубов имя Мейерхольда, уничтоженного советским режимом, Любимов переводит на язык театра воспоминания Шаляпина, который уцелел только от того, что советской власти не поверил. Прислушаемся ли мы, если не к Чехову, так к Любимову? Забудем ли о маске и задумаемся ли, наконец, о своей душе? Любимов даже от оптимистических прогнозов далек. В финале его спектакля актеры закрывают свои лица масками… Антона Павловича.

06.2011

Марина Гаевская

журнал «Театральная афиша»,

Вопреки призывам положить Чехова на полку, постановщики по окончании юбилейного года еще активней ставят его пьесы, в которых в разные времена находили уже практически все: бытовую комедийность и романтическую символику, ироническую жесткость и лирический драматизм, метафорическую поэтичность и мрачность абсурда. Глядя же на модные ныне трюкаческие эксперименты, где форма уничтожает содержание, невольно вспоминаешь знаменитые «Три сестры» Юрия Любимова, поставленные в 1981 году в стиле его театра, тогда вынужденно прибегавшего к эзопову языку и посредством классического текста ставившего диагноз советскому казарменному строю, перечеркнувшему чеховские мечты о гармонии. Ныне режиссер, обращаясь уже не к драматургии, а к прозе, в самом Чехове открывает писателя-диагноста, с врачебной жесткостью исследующего вечные социальные болезни общества и «состояние души» отдельного человека. В спектакле словно объединяются две ипостаси Чехова, всю жизнь метавшегося между «женой — медициной» и «любовницей — литературой». Как и во многих сценических композициях последних лет, главным героем становится сам автор, образ которого складывается из его высказываний, писем и воспоминаний современников.
Основу же постановки составляют не очень известные рассказы Чехова середины 80-х годов XIX века и повесть «Степь». Однако само действие выходит далеко за означенные временные рамки. В нем пунктирно обозначаются как знаковые моменты биографии писателя, включая поездку на Сахалин, смертельную болезнь и взаимоотношения с людьми его круга, так и исторические события, пророческое предчувствие которых было заложено в его произведениях. Среди них разрушительная революционная ломка, жертвами которой стали и погубленный Всеволод Мейерхольд, и обреченный на изгнание Федор Шаляпин, чей мощный голос постоянно звучит в спектакле, названном так же, как и его книга.
Большинство героев из отобранных чеховских рассказов добровольно или вынужденно примеряют самые разные маски в отличие от самого Чехова, «не теряющего лицо», а потому сохраняющего душу. Сгрудившиеся же на пароме персонажи спектакля то приближаются к нам, то удаляются в небытие, расплачиваясь за грех Каина и множа грехи собственные. Огромная «Рука скорби», расположенная в центре площадки, то защищает, то отталкивает их, но никогда не превращается в указующий перст. Люди не только зависят от высшей воли, но и сами решают свою судьбу. Неслучайно именно они собственноручно меняют положение гибких пальцев, способных как вознести и воскресить одних, несущих свой крест, веруя, так и покарать других, привычно и удобно прячущих под маской и лицо, и душу.

06.2011

By John Freedman

Taganka Theater
“Mask and Soul,” a baffling show with dozens of characters, could be the last work of Lyubimov at the Taganka.
Yury Lyubimov's latest production at the Taganka Theater may well be his last.
Lyubimov, who founded the Taganka in 1964, resigned last week as the house's artistic director over a running conflict with his troupe triggered by an altercation during a tour to the Czech Republic in June.
If the mercurial director's decision stands, fate will decree that his baffling production of “Mask and Soul“ will stand as his final artistic statement at the Taganka.
“Mask and Soul” takes its title from a book of memoirs by Fyodor Chaliapin, although the presence of Anton Chekhov in the work is greater. A figure representing Chekhov (Andrei Smirennov) stalks the stage from beginning to end, and most of the spoken texts are drawn from various writings by Chekhov. Also included are excerpts from Byron's dramatic poem „Cain.”
Lyubimov's trademark episodic style is very much in evidence. Scenes seemingly having nothing to do with one another run one after another. Two men in a train car discuss the nature of fame; a peasant is tried for killing his wife; Chekhov reminisces about women in Siberia and Japan; a grumpy old teacher insists on attending a school dinner despite the fact that no one really wants to see him; Cain and Abel fall into strife.
Occasionally these scenes are linked by a chorus riding out on a platform and singing or speaking text to music composed by Lyubimov's longtime collaborator Vladimir Martynov. The music is often monotone, shrill and dark, consisting at times of single chords separated into rhythmic segments.
There are a whopping 50 characters, ranging from Chekhov, Ivan Bunin and Zinaida Gippius, to Adam, Eve, priests, judges, secret policemen, a host of literary characters and a so-called Exalted Idiot.
The physical appearance of the performance, devised by Lyubimov, employs a handful of common objects — a table and chairs or seats in a train — and a few esoteric symbols. A large hand with working fingers stands at center stage and is something of a jungle gym on which actors can climb, sit and hang. A sunburst mirror hangs behind and above the hand, and the back wall appears to have dimly reflective properties.
Is the hand the hand of God? Of fate? Is it a symbol of what individuals use to make what they will of their lives?
What all of this adds up to is debatable, although there are inklings of at least two through lines.
“Mask and Soul“ is shot-through with a weary aversion to the common ways of men and women. People know not what they do or even think. Worse yet, they appear not to care. The few who do care are either misguided or looked upon by others as irritants and crazies.
To a certain extent this show could also be called “Vanity Fair.” Most of its characters stand as illustrations of Chekhov's own declaration that all he wanted to do with his literature „was to say honestly to people:'Have a look at yourselves and see how bad and dreary your lives are!'”
There is another aspect that emerges, however, when you back away from the specifics of this production. That is Lyubimov's own take on his own life and legacy.
How can we not see his echo in the grumpy old school teacher who has been around too long, but keeps pushing himself forward despite his illnesses, and about whom his colleagues carp behind his back while praising him to the heavens to his face. The connection between the teacher (played with caustic prickliness by Alexei Grabbe) and Lyubimov is made perfectly clear when one character speaks of the teacher's many pupils and the lights in the house are brought up to illuminate the spectators sitting in the hall.
Could the Cain and Abel segments represent the conflicts that broke the Taganka into two warring factions in the early 1990s and have again attacked it now? Might the discussion about fame between a construction engineer and a distinguished professor reflect ironically on Lyubimov's own attitude to his fame?
As ciphers to biography and history, this is definitely of interest. As theater, however, I found “Mask and Soul” one of Lyubimov's weakest productions in recent years.
Perhaps this is because, as the director claims, he cannot connect with his actors anymore. Perhaps at the age of 93 he is finding it harder to connect with his own muse. In the end, just one more mystery to add to the legend of Yury Lyubimov and the Taganka Theater.
“Mask and Soul” (Maska i Dusha) plays July 15 at 7 p.m. at the Taganka Theater. 76/21 Zemlyanoi Val. Metro Taganskaya. Tel. 915-1217. Running time: 2 hours.

© Copyright 2011. The Moscow Times. All rights reserved.

7.07.2011

МАСКА И ДУША

Спектакль-элегия по ранним рассказам и повести «Степь» А. П. Чехова, фрагментам поэмы Байрона «Каин»

Театр драмы и комедии на Таганке

Постановка и сценография — ЮРИЙ ЛЮБИМОВ

Музыка — Владимир Мартынов

Пластика — Андрей Меланьин

Исполнители:
Любовь Селютина, Андрей Смиреннов, Алексей Граббе, Дмитрий Межевич, Роман Стабуров, Виктор Семенов, Виктор Шуляковский, Лариса Маслова, Маргарита Радциг, Александр Силаев, Александр Фролов, Сергей Трифонов, Александр Марголин, Марфа Кольцова, Сергей Ушаков, Виктор Карпеко, Михаил Лукин, Сергей Подколзин, Иван Зосин и др.

В спектакле звучат сочинения Эдисона Денисова, записи Федора Шаляпина, православные песнопения и молитвы

Премьера — 24 мая 2011

«Для меня было очень важным то, что Чехов — доктор, хотя сам он переживал, что мало сделал для медицины. А доктор ставит диагноз. Диагноз стране, в которой он живет, обществу, а сейчас мы вполне можем говорить и о чеховском диагнозе в планетарном масштабе. И - самое главное — Чехов диагностирует состояние души человека. Каково оно? И тут к нему может обратиться каждый из нас. И увидеть болезнь своей души. Увидеть, осталась ли под той маской, теми масками, которые мы вынуждены носить практически постоянно, душа. Что с ней происходит, жива ли она?»

Юрий Любимов

Дата 14, 30 июня; 15 июля

Площадка Театр драмы и комедии на Таганке

Продолжительность спектакля 1 час 30 мин без антракта

* * *

MASK AND SOUL

Performance-elegy Based on earlier stories and novel Steppe by Chekhov, using fragments from poem Cain by Byron

Taganka Theatre

Director and Set Designer — YURI LYUBIMOV

Music — Vladimir Martynov

Plastic — Andrei Melanyin

Performers:
Lyubov Selyutina, Andrei Smirennov, Alexei Grabbe, Dmitry Mezhevich, Roman Staburov, Victor Semenov, Victor Shulyakovsky, Larisa Maslova, Margarita Radtzig, Alexander Silaev, Alexander Frolov, Sergei Trifonov, Alexandre Margolin, Marfa Koltsova, Sergei Ushakov, Victor Karpeko, Mikhail Lukin, Sergei Podkolzin, Ivan Zosin etc.

The production's musical score incorporates compositions by Edison Denisov, recordings of Fyodor Shalyapin, Russian Orthodox church psalms and prayers

First night — May, 24, 2011

“It is very important for me that Chekhov was a doctor, although he himself was rather upset about having done so little for the medicine. Meanwhile a doctor is supposed to diagnose. Chekhov diagnosed the country he live in and the condition of the society. Today we can talk about the global scale of Chekhov's diagnosis. Essentially Chekhov diagnosed the state of the human soul. What is this state? And this is the question every one of us can address Chekhov. And to find out what is wrong with one's soul. One can learn about the sickness that tortures him and to check if the soul actually exists under the masks we are all compelled to wear. What is happening to us? Are our souls still alive?”

Yuri Lyubimov

Date June 14, 30; July 15

Venue Taganka Theatre

Duration 1 h 30 min without intermission

2011